Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах - Ольга Рыкова

Я никогда не любила слащавые женские романы про внезапную любовь и неожиданную встречу или про мучение неравной любви. Я Хемингуэя люблю с его жаждой к жизни, мощью мужского сознания и понимания вещей, ну, если и читать про любовь, то только Ремарка или сонеты Шекспира, у Шекспира вся мудрость бытия и страсти заключена в небольших сонетах, и про любовь мне не надо больше ничего. Может, еще рубаи Омара Хайяма, для него в моем сердце есть отдельное потайное место. А тут так вляпаться, Господи, в девять он заедет, «поедем потанцуем», кажется, он сказал, я, конечно, обожаю танцевать, но понятия не имею, как сейчас танцуют и под какую музыку, и что я надену? А ноги что? Идти в кедах? С моим ростом меня кто-нибудь не заметит и об меня споткнется прямо на танцполе. И все-таки я знала, что ровно в девять я буду стоять у входа в гостиницу. Жажда приключений следовала за моей пятой точкой по жизни, как Санчо Панса за Дон Кихотом. Если вам сейчас двадцать, и вы неутомимы в поиске острых ощущений, и вы думаете, что к тридцати вы успокоитесь, будьте уверены – в пятьдесят вы прыгнете с парашютом, если еще не прыгали, конечно.

«Душа не стареет», – как-то давно сказала мне мама. «Не у всех», – отвечу я ей в пустоту. Раньше я, стоя у окна, разговаривала с Богом, теперь разговариваю с мамой.

«И что этот противный Игорь – он же Гарик, он же Гаспар вообще делал около этого злосчастного магазина? Что он там делал? Откуда взялся на мою уже немного седую голову? Что во мне такого могло его привлечь?» – снова думала я, стоя перед зеркалом и вытираясь белоснежным полотенцем, пахнущим лавандой. Обожаю Францию за повсеместный запах лаванды.

Бледная прозрачная кожа, под которой видно каждую венку, лицо еще не поплывшее, но уже с признаками усталости, карликовый рост в метр шестьдесят, маленькая грудь, которую я возненавидела сразу после ее появления в шестнадцать лет. Кому вообще может нравиться такая грудь? Ноги как ноги, не толстые, не худые, левая вся в шрамах после падения в юности с мотоцикла моего дружка-дебила, который вздумал меня научить вождению и думал, что я, пятнадцатилетняя девчонка, со своим весом в сорок пять килограмм удержу огромную махину, которая весила под двести.

Пальцы на ногах ужасные, особенно мизинцы – они такие кривые! «Я чудовище! Я – Квазимодо!» – обернувшись полотенцем, с этими «позитивными» мыслями я вышла из ванной комнаты.

– Ну, мама, ты, блин, даешь! – с яростью на меня накинулась Даша, в руках держа брендовую сумку. – Ты что, вообще, что ли? Сама сказала мне, что надо экономить в этой поездке, что тебе ради нее пришлось продать свою машину, и типа не проси никаких больше дакимакур и манг, а сама ухлопала кучу денег на какую-то задрипанную сумку!

– И вовсе она не задрипанная, – тихо себе под нос промямлила я.

Дети вообще всегда считают, что они умнее своих родителей, они могут нас учить жизни, читать нам нотации, о том, какие мы ископаемые динозавры, и что нам надо носить, и что читать, и говорить тише по телефону в общественном месте, а то им, видите ли, стыдно с нами ходить. Ну не могу я тихо разговаривать! Я маленькая и громкая женщина, я кричу в телефон, я кричу дома по поводу и без и завожусь с пол-оборота, но так же быстро меня и отпускает!

Даша другое дело, ее вывести из себя очень трудно, но если уж она начала лекцию, то это надолго.

Я стояла и молча слушала поток нравоучений.

– Вообще не понимаю, что на тебя нашло, ты же у нас противница всяческих брендов. Ты же мне сама всегда говорила, что бренд ничего не значит, что сама Коко никогда не купила бы в своем магазине ничего за такие деньги, что она брала обычную мужскую рубашку у своего любовника и перешивала ее под себя, а свое первое платье она сшила из старого свитера. Ты же мне говорила, что она из ничего делала свой неповторимый стиль, не благодаря туго набитому кошельку, а благодаря ее бесконечному внутреннему миру и чувству меры во всем. И ты мне говорила, что айфон – это говно! Просто успешно рекламируемое и впариваемое поколению людей, воспитанному на доме два и на сериалах и передачах о прекрасной и беззаботной жизни голливудских актеров и всяких там более мелких знаменитостей.

– Да, говорила, – твердым голосом прервала я пересказ несколькими годами ранее сказанных мной наставлений по поводу поколения потребления и потребителей всякого говна. – Может, дашь мне пару минут на оправдание? – улыбнулась я.

Дарья краснела и пыхтела, но замолчала.

– Да, – начала я свою оправдательную речь, – то, что я говорила, так и есть, и я живу, четко имея представление о том, что происходит вокруг, и что я говорю и что делаю. – «Правда, не сегодня», – подумала я, вспомнив про сегодняшнюю предстоящую поездку с Гариком, но промолчала. – Ну, во-первых, я эту сумку не покупала!

– А что, ты ее украла? – прервала меня дочь, ехидно улыбаясь.

– Нет, – продолжила я, – мне ее подарили.

– Ага, ну да, конечно, подарили, а мне, наверное, кто-нибудь феррари подарит, – съязвила она и с видом восставшего пролетариата гордо вышла из комнаты, которая была еще по совместительству небольшой кухней.

– Я есть не хочу, – крикнула она, закрывая свою дверь.

Ну вот, опять, отцы и дети – извечная проблема разных поколений. Я села за стол и отломила кусок багета, макнув его в миску с салатом, быстро затолкала в рот, запила молоком и стала убирать со стола.

– Даша, салат в холодильнике, если что, – крикнула я погромче, но была практически уверена, что она меня не слышит, надев наушники, смотрит очередную серию Наруто.

«Может, его выкинуть, этот салат», – подумала я, нет ничего хуже овощного салата, простоявшего несколько часов в холодильнике. Но не выкинула, закрыла миску тарелкой и поставила его в практически пустой холодильник.

Надо пойти немного полежать на кровати и подумать, что надеть вечером.

Наш номер состоял из двух малюсеньких спален, ванной и еще общей комнаты со столом и угловым диваном, с небольшой кухней, где было все необходимое для туристов, которые не ходят обедать и ужинать в рестораны.

Посмотрела на мобильник – начало седьмого. Пошла в спальню.

Растянувшись на кровати, я поняла, что неимоверно устала, и что мне не хочется сегодня больше никуда, ноги и моя спина ужасно ныли, я свернулась калачиком, прикрыла одеялом нос, поругала себя за то, что завалилась на подушку с мокрой головой, и глаза мои медленно закрылись, и я провалилась в сон, забыв обо всем.

Запах гари мне внезапно ударил в нос, какое-то удушающее зловоние полностью затянуло маленькую комнату, я стою вся липкая, из моего носа течет кровь, я хочу зажать нос, чтобы остановить кровотечение. Но руки не двигаются, грудь сдавило вакуумом, я не могу сделать вдох, задыхаясь, я опускаю глаза вниз – на мне красное платье, оно все истерзано в клочья, на нем сажа и кровь, но кровь не моя, я это точно знаю, как и то, что это не сон. Платье запутало мне ноги, и я не могу сделать шаг. Стены комнаты раздвигаются, и я вижу воронку в асфальте, повсюду горят свечи и лежат цветы. Темно, я вижу вдалеке Эйфелеву башню – она не горит. И странный приторный запах, я не хочу его вдыхать, я кричу, но из моего горла нет ни звука. Из зияющей дыры выжженного пространства появляется женщина, она реальна и жива, на щеках у нее легкий румянец, она одета в восточную одежду, она очень красива, в одной руке держит оторванную мужскую кисть, вторую протягивает ко мне. Я знаю, что, если я дотянусь до неё, то все закончится, закончится боль и страх, сидящий во мне. Если я дотянусь, то смогу сделать вдох, я стану свободной. Я протягиваю к ней руки, они в крови, в правой руке у меня сумка от Шанель, я протягиваю ее ей. Она ее берет. Её глаза полны жизни и света, она кладет в сумку оторванную кисть. Я урывком вдыхаю немного воздуха и вытираю руки о платье, оно словно из липкой и тягучей патоки, мои руки прилипают к нему. Кровь так и течет из моего носа. Я кричу. Страх и отчаяние не покидают меня, а усиливаются с большей силой, я ору, но нет ни звука, только звон в ушах. И вдруг меня охватывает паника – где Даша? Где она?! Где? «Даша! Даша!» – кричу я немым ртом. Я ее потеряла в этой кромешной тьме. Эта женщина забрала ее у меня.

Я медленно, тяжело и с тупой головной болью вырываюсь из этого кошмара, мое сознание все еще там, в этом ужасном сне, какой-то придурок сигналит на улице, в открытое окно влетает резкий и пронзительный звук клаксона. «Все так же, как у нас», – думаю я и окончательно просыпаюсь, чувствуя, что моя голова лежит под подушкой. Сигналят снова и снова. Готовая посвятить весь десятый, а заодно и одиннадцатый округа Парижа в тонкости и колоритность русского мата, я подхожу к окну. Внизу стоит около какой-то спортивной серой машины парень в зауженных черных брюках и белоснежной рубашке, застегнутой почти на все пуговицы, кроме самой верхней, у воротничка, на рукавах запонки поблескивают серебром, на нем элегантные туфли темно-синего цвета. Ну, ни дать ни взять, местный Казанова, приехал и сигналит своей подруге. Он улыбается и машет мне рукой,